Пять веков спустя или парафраз на тему Кармен

Почему парафраз? А почему – нет? Если
«..нет ничего нового под солнцем»?


Семейство из Гило

За Пиренеи нас вытащили Дубинчики. Мы познакомились в первые месяцы нашей иерусалимской жизни, и тогда они с их пятилетним израильским опытом казались нам умудренными местной жизнью ватиками. Пара эта, пока мы к ней привыкали, очень нас удивляла – уж очень разными были они. Боря - роста ниже среднего, и, судя по остаткам волос вокруг лысины, был когда-то, если выражаться политкорректно, шатеном, а если попросту - рыжим. Светлые глаза, субтильность, резкость в движениях - довольно распространенный ашкеназский тип. Рина же, общепризнанная глава семьи, была этакой матроной, жгучей южанкой довольно крупных размеров (моя бабушка, благословенна ее память, почему-то называла этот тип еврейских женщин «одесситками»). Плавная уверенная речь выдавала в Рине педагога. Она действительно преподавала когда-то в Москве немецкий язык и, закончив заочно аспирантуру, много лет безуспешно, по известной причине, пыталась протолкнуть диссертацию о творчестве Фейхтвангера, которым заболела с детства, прочитав "Испанскую балладу". Супруг ее, архитектор по образованию, прозябал в это время на какой-то рутинной работенке в проектно-строительной конторе, а творческую душу свою в свободное время отводил писанием подмосковных пейзажей, портретов любимых жены и дочек, а также кухонных натюрмортов, составленных из несданных после очередных интеллектуальных посиделок бутылок.
Им было под сорок, когда приподнялся "железный занавес", и они как-то вдруг почувствовали, что появился выход из серого совкового жизненного тупика и ничто уже не привязывает их к стране, в которой им случилось родиться. И уехали они в Иерусалим, живший в их воображении благодаря большим выдумщикам Фейхтвангеру и Булгакову. Святая земля оказалась пленительной, чем-то похожей на писательские фантазии, но все же иной, и сильно занимали заботы о хлебе насущном, особенно тяжелые в начале незнакомой жизни, - как-никак, а две девчонки-школьницы на шее, да и сами, в общем-то живы и не стары... И в Рине, как она любила рассказывать, произошел душевный перелом - она почувствовала, что жизнь в земле далеких предков течет в иной системе координат, чем та прежняя, отделившаяся от самолета в Шереметьеве вместе с отъехавшим трапом, и у нее вскоре возникла буквально физическая потребность жить в традициях своего народа. Она стала масортит-соблюдающей традиции, научилась зажигать свечи по субботам, читать молитвы, купила Боре серебряный кубок и с переменным успехом заставляла его делать кидуш-субботнее благословление, но попытки ее полностью установить традиционную еврейскую жизнь в доме сломались о сопротивление домочадцев, не желавших расставаться со своими московскими привычками. Тем не менее, молитвы ее были, видать, услышаны соответствующим адресатом, и всего через три месяца после приезда, еще почти без языка, она нашла работу продавщицы в магазине иностранной литературы, которым владела престарелая чета йеки-немецких евреев. По прошествии двух лет она, дама властная и энергичная, уже держала магазин в свои руках и при молчаливом согласии стариков-хозяев стала негласной руководительницей их бизнеса. Несмотря на небольшую зарплату, которую платили ей жмотливые йеки, Рине нравилась эта работа среди книг, разговоры с разноязыкими интеллигентными покупателями, интернет и деловая переписка с издательствами всего мира. Она считала, и, наверно, справедливо, что как филолог она профессионально востребована. Супруг ее пробавлялся частными уроками рисования и писанием пейзажей, уже иерусалимских, а также натюрмортов, состоящих опять же из опорожненной тары, теперь с местной спецификой, и плоды трудов своих с разной степенью удачи сбывал он иностранным туристам. В первый год израильской жизни Боря, как здесь выражаются, взял курс экскурсоводов, получил свидетельство и периодически подрабатывал в разных турагентствах. Не знаю как кому, но мне лично очень нравились его байки об Иерусалиме.
К тому моменту, когда мы познакомились с Дубинчиками, гражданские религиозные войны в их семье уже сошли на нет, старшая дочь отслужила в армии, где встретила хавера из местных, снимала с ним квартиру в городе вечной весны веселом Тель-Авиве и училась в тамошнем университете. Отец и младшая дочь, готовившаяся к экзаменам на багрут, вели светский образ жизни в рамках семейного консенсуса о недопущении в доме некашерной пищи. Рядовую, по израильским обычаям, ночь на первое января, которая у большинства новых олим по старинке связывается с новым годом, а у коренных израильтян - с каким-то одним им известным плохим человеком Сильвестром (говорят, каким-то римским папой-антисемитом), Боря с дочерьми по многолетней привычке проводил у телевизора, прыгая по московским программам. Непременными атрибутами новогоднего стола их были кашерное израильское шампанское и цветочная ваза, из которой торчала кедровая или сосновая ветка, украшенная маленькими елочными игрушками и миниатюрным Дедом Морозом, вернее, Санта-Клаусом, купленными у араба-христианина в Старом Городе. Рина же, накрыв им стол и помолившись, демонстративно уходила спать в одиннадцать - рано утром, мол, вставать на работу...
Зато в вечер начала поста Йом-Кипур мы встречались с обоими Дубинчиками в легкомысленно-демократической «американской» синагоге на молитве «Кол Нидрей», и в течение двух часов по установленному ритуалу коллективно занимались самооговорами во всех смертных грехах, самооговорами, перерастающими затем в мольбу к людям и Богу о прощении ими каждого из нас, величайших грешников и в прощение нами тех, с кем столкнула судьба. И наутро натощак шли мы вчетвером в Старый Город к Котелю Маарави - Стене Плача, чтобы жены наши помолилсь в этом мировом эпицентре божественной энергии о здоровье и будущем детей, а мы, мужики, зарядились этой энергией, прикоснувшись к священным камням, свидетелям трех тысяч лет нашей истории.
Семейство Дубинчиков проживало на горе Гило, самом высоком месте Иерусалима, ставшем широко известным за последний год из-за арабских обстрелов. В конце восьмидесятых этот район славился относительно дешевым и качественным жильем, и приятели наши рискнули влезть на много лет в маловразумительную банковскую кабалу-машканту, но зато владели хорошей трехкомнатной квартирой в доме на северном склоне горы, обращенном к городу и недоступном для арабской стрельбы. О, какая панорама Иерусалима открывается из их окон и с балкона! Но об этом как-нибудь в другой раз...
...Прошло время, ничтожное по библейским меркам, и через несколько лет, когда мы освоились и прижились на исторической родине, когда уже осмотрели ее, как нам казалось, всю, маленькую и прекрасную, от Метулы до Эйлата, нас, бывших среднеазиатов, для которых привычной составляющей жизни были когда-то частые полеты и поездки за тысячи километров: в Москву, Питер, на Кавказ, Украину или в Прибалтику, потянуло в неизвестные, прежде закрытые и недоступные нам земли.
Дубинчики успели уже поездить по Европе, но еще не были в Испании, о которой оба давно мечтали, но каждый по-своему, прочитав об этой стране немало книг. До середины 70-х годов реальная Испания была для всех нас наглухо закрытой и потому загадочно-виртуальной страной, а уже в Израиле они, к тому же, узнали о проклятии пятивековой давности, наложенном предками нашими на эту страну за геноцид и изгнание нашего народа, проклятии, запрещавшем евреям ступить ногой на ее землю. Мечты о поездке в Испанию стали обретать реальные черты лишь после 1992 года, когда в пятисотлетнюю годовщину изгнания нынешний испанский король Хуан Карлос принес евреям извинения за притеснение и геноцид, устроенные его предками... Рина жаждала увидеть воочию средневековую Испанию, придуманную ее любимым Фейхтвангером, а Боря вслух грезил пиренейской готикой и архитектурой безумного барселонского гения ХХ века Антонио Гауди.
Короче говоря, эта парочка своими красноречивыми предчувствиями Испании подбила нас поехать вместе с ними в двухнедельное турне по Пиренейскому полуострову, впервые организованное старинной израильской фирмой специально для русскоязычных туристов. Боря, нимало не сомневаясь, нанялся спровождать первую группу по незнакомой стране, такие авантюры ему были не впервой. Рина, владевшая кроме немецкого языка еще и английским, немного понимавшая французский и, по ее утверждению, выучившая к случаю минимальный испанский, ехала в качестве то ли переводчицы, то ли просто мужниной жены (впрочем, какое мне дело?..)

Пиренейский калейдоскоп

Первая неделя поездки прошла ошарашивающе-стремительно, мы намотали на автобусе не менее двух тысяч километров. Промелькнули древние Сарагоса, Сеговия, Саламанка, Толедо, города-гиганты: лениво-разгульная красавица Барселона, напоминающая "бальзаковскую женщину-вамп", и стройный, архитектурно классический по-европейски, кабаллеро Мадрид. Горы, степи, леса. Монастыри, бесчисленные соборы - от римлян до Гауди. Музеи Монсеррата, Барселоны, Мадрида, мрачный дворец Эскориал - пантеон испанской династии. Экспозиции великих испанцев: Эль Греко, Гойи, Пикассо. Огромные жестяные быки – символы Испании на холмах, куклы Дон-Кихота и Санчо Пансы у входов в кастильские забегаловки...
Путь наш рассекал слои средневековой еврейской истории. Ежедневно мы посещали места расселения испанских евреев, где еще пятьсот с лишним лет назад инквизицией, как ей казалось, было найдено окончательное решение еврейского вопроса: и провонявший туристской мочой, ничем не примечательный "еврейский" квартал Барселоны, и древнюю Сеговию, где непокорных иудеев, объявленных пособниками дьявола, сбрасывали с пятидесятиметрового, "построенного еще рабами Рима" акведука. В Сарагосе поведали нам о начале еврейского сопротивления инквизиции - убийстве тамошнего епископа, притеснявшего местных евреев, убийстве, которое послужило для инквизиции сигналом к началу массовых гонений на иудеев по всему полуострову. С придорожного холма смотрели мы на крепость Ариэлу, в которой на кострах инквизиции были сожжены десятки тысяч иудеев, отказавшихся принять христианство, и где нашел свой конец Торквемада - Великий Инквизитор, один из многих известных истории наших соплеменников-мутантов, рьяно уничтожавших свой народ в угоду чужим правителям и идеям. Мы поднимались по крутым извилистым улочкам еврейской части Толедо, где христиане отняли у евреев синагогу, построенную королевским министром-евреем Абулафией, и превратили ее в церковь "Синагога Святой Белой Марии", совершив это с таким ощущением безнаказанности, что даже не убрали слово "синагога" из ее нового названия и предназначения...
Впрочем, еврейская часть нашей программы была, скорее, этакой специфической израильской "примочкой". Основные экскурсии, разумеется, знакомили со страной Испанией, ее нынешним глубоко христианским народом, его культурой и историей. Посему осмотрели мы великое множество католических храмов. Безусловно, там было что посмотреть. Пиренейская готика при непосредственном рассмотрении, конечно же, оказалась еще интереснее, чем в бориных рассказах и на книжных фотографиях. Архитектура эта, как показалось мне, была подспудным отражением в камне внутренней философии пиренейских жителей, в течение полутора тысяч лет пребывавших в заблуждении, что они живут на берегу моря Последнего, упор в которое разворачивает энергетический вектор территориальной, горизонтальной экспансии в вертикальное, устремленое к Творцу, положение. Это было чьим-то гениальным озарением - построить свод храма, геометрическими линиями своими указывающий на место обитания Царя мира... Боря с поражающей меня скоростью и точностью делал бесчисленные зарисовки - фотоаппарату он не доверял.
В XII-XIII веках христиане Пиренейского полуострова, потомки множества варварских народов, в разные времена кочевавших по Европе вдогонку за солнцем и остановленных водным пространством Последнего моря, застрявших на его берегах и впоследствии принявших римское крещение, начали сливаться в единую испанскую нацию. Борясь за место под солнцем, христиане веками отвоевывали земли у мусульман-мавров, обжившихся на полуострове несколькими веками ранее, и понастроивших или перестроивших из более древних римских и вест-готских храмов огромное количество мечетей. Отбив у мавров очередной город, средневековые испанцы превращали мечети в католические храмы, минареты переоборудовали в колокольни. Но и поныне возле многих соборов как память об исчезнувших мечетях сохранились характерные тенистые дворы с фонтанами, предназначавшимися для омовения мусульманских стоп, направлявшихся в мечеть. Есть в этих дворах и гораздо более позднего происхождения скамеечки, на которых можно отдохнуть, ожидая более любопытных и терпеливых экскурсантов, тщательно изучающих собор. Эти скамейки оказались серьезным подспорьем для Рины, которая, ощущая себя верующей иудейкой, не считала возможным даже переступить порог христианского храма и дожидалась, сидя во дворе, группу и мужа, покидавшего храм после всех, и всегда недовольного кратковременностью осмотра. Кстати сказать, не только изобилие церквей в программе доставляло ей неудобства. В поездке она, конечно, нарушила кашрут, ибо в условиях нашего бродячего быта соблюсти его было, на мой взгляд, просто невозможно. Я замечал, что она, видимо, минимизируя совершаемый грех, ела только зелень, мучное и молочное. И это - женщина, в принципе, любившая капитально и вкусно поесть! И это - в Испании, стране гурманских искушений! Наша поездка происходила в сентябре, и я думаю, что она брала грех на душу в предчувствии близкого Йом-Кипура, дарующего нам грешным раскаяние и прощение...
Лично мне соборы начали приедаться на пятый день поездки, единственное, что устойчиво привлекало и звало внутрь - это неповторяющиеся арки сводов и творения великих испанцев, украсивших храмы своими фресками и картинами. Количество и качество прекрасной живописи превосходило все ожидания. Казалось, например, что весь Толедо единолично расписал Эль-Греко, заключив с городскими и церковными властями монопольный пожизненный подряд. Поражала физическая выносливость Гойи, в фанатическом исступлении трудоголика сутками не слезавшего с лесов под потолком кафедрального собора в Сарагоссе и сумевшего придать оттуда перспективе росписей точку зрения человека, находящегося далеко внизу...
И нередко, пока моя жена и вся наша группа, под мудрым руководством какого-нибудь местного экскурсовода, вещавшего что-то по-английски об истории строительства и многочисленных перестроек древнего здания, осматривала храм, выслушивая, на самом деле, очень вольную борину версию перевода, основанную более всего на прочитанных им книгах, я, ограничившись осмотром стрельчатых сводов и чего-нибудь неординарного из живописи, принадлежащей данному храму, составлял ожидающей Рине компанию в очередном рудиментарном мусульманском дворе католической церкви. О чем могли говорить мы, переполненные впечатлениями последних дней? Естественно, об Испании.
Фейхтвангеровская страна нам пока что не попадалась, и это огорчало Рину. Может быть поэтому ее интересы сместились - она стала искать признаки этнической общности между евреями и испанцами. Толчком послужил рассказ нашего толедского гида о том, что в роковом XV веке значительное количество евреев под страхом смерти окрестилось и растворилось в нарождающемся испанском этносе, и что теперь, пять веков спустя, в жилах каждого испанца течет процентов двадцать еврейской крови... Видимо по этой причине Рина полу-шутя, полу-всерьез находила родственные черты в каждой испанке, попадающейся на глаза. Она искренне была убеждена, что род ее происходит из Испании. Свою девичью фамилию - Пинская, например, она не связывала с заболоченным Полесьем, где по Рининым словам, у ее предков было полное алиби, а возводила ее к испанской фамилии Эспиноза. Нас забавляло, когда она довольно часто обращала наше внимание на местных сеньор с внушительных размеров бедрами, что, в общем-то, характерно и для еврейских женщин, видать, получивших в наследство телосложение нашей плодовитой праматери Леи, чему сама Рина была ярким примером...
Мы ежедневно возвращались в разговорах к безжалостной жестокости, проявленной христианами по отношению к евреям, и пытались понять ее истоки. Видимо, для деятелей Реконкисты и инквизиции не было никакой разницы между воинственными маврами-мусульманами и евреями - торговцами, ремесленниками и учеными, проникшими на полуостров в обозе войск Пророка. На заре новой эры, римляне, разрушив Храм и Иерусалим, рассеяли евреев среди других авраамитских этносов по всему Ближнему Востоку и Северной Африке, впоследствии ставшими главным ареалом исламской экспансии. И в те времена, образно говоря, сыны Ицхака и сыны Ишмаэля, несмотря на традиционную вражду, еще чувствовали свое этническое родство. Прошло полтысячелетия, и Мухаммед, извратив в своей ереси учение Торы, для начала обрушил ересь эту на головы своих земляков и учителей, мединских евреев, ознаменовав тем погромом и геноцидом рождение новой религии. Однако через несколько десятков лет прагматичные последователи Пророка осознали полезность евреев, и, хотя считали их зимми - людьми, не имеющими своего суверенного государства, и оттого не вполне полноценными, взяли евреев под свое покровительство. И в седьмом-восьмом веках основная масса евреев попала с арабами на Пиренейский полуостров, на несколько столетий ставший их землей обетованной.
Двести-триста лет арабы огнем и мечом создавали исламскую цивилизацию, где собственно арабский этнос играл лишь роль активного катализатора. На пространстве от Сибири до Атлантики они насадили одну религию – ислам, единый язык международного общения – арабский, создали эффективные коммуникации, позволившие производить быстрый, по средневековым меркам, обмен информаций и товаров. Созданная арабами, которые сами, в основном, были купцами и воинами, но, тем не менее, покровительствовали наукам и ремеслам, исламская цивилизация использовала интеллектуальные достижения и технологии всех подвластных народов: в пике расцвета на нее трудились математики и астрономы - узбеки Аль-Хорезми и Улугбек, поэты - персы Умар Хайам и Фирдоуси, узбек Навои, философы и врачи – кордовский еврей Рамбам и таджик Абу Сино, и многие-многие другие.
И когда тысячу лет назад началась многовековая война цивилизаций, точнее, война между только начинающим выходить из варварства победителем и разрушителем Рима, слегка христианизированным европейским миром и развитой мусульманской цивилизацией, война, включавшая крестовые походы, инквизицию и Реконкисту, евреи оказались по арабскую сторону линии фронта. Вначале старожилы-мавры, цивилизованно продвинутые мусульмане Пиренейского полуострова, довольно легко противостояли накатывающимся волнам диких орд, разным вестготам и франкам, но с веками христиане все более цивилизовались, крестовые походы принесли им боевой опыт и организацию, они сами переняли многое у мусульманской цивилизации. Она же, державшаяся лишь на крови и силе, основанная на идеологии джихада – священной войны, идеологии захвата, ограбления и порабощения, идеологии экстенсивной, не имеющей созидательной жизненной идеи, исчерпав творческие ресурсы подвластных народов и раздираемая внутренними конфликтами, дряхлела и приходила в упадок. Мавры обленились и предпочитали битвам негу в кругу райских гурий под журчанье фонтанов в гаремах своих сказочных алькасаров и альгамбр. Западный край исламского мира оказался самым слабым, и на нем христиане одержали первую крупную победу над мусульманами и изгнали их из Европы, а вместе с ними – и их пособников – евреев. Короче, не на ту историческую лошадку наши предки поставили. Лишь отдельные торквемады из их числа присоединились к победителям-христианам...
...Так, в калейдоскопическом темпе промелькнула неделя. На длинных перегонах Боря развлекал нас по автобусному видику разными любимыми народом штучками на испанские темы: то пушкинским "Каменным гостем" с Высоцким, то бомаршевской "Женитьбой Фигаро" с Мироновым и Пельтцер.
На восьмой день путешествия, когда мы останавливались в Саламанке, резко похолодало, и бродя ранним утром по старым университетским кварталам, где на отдельных домах можно было углядеть витражи в виде маген-давидов - рудименты исчезнувшего еврейского присутствия, мы, можно сказать, замерзли, но к вечеру, перевалив лесистые горы, отделяющие Испанию от Португалии, оказались в странном лиссабонском климате, состоящем из смеси сорокаградусной жары с пронизывающим ветром, срывающимся с четырнадцатиградусной водной поверхности близкого океана. Кто-то из группы назвал ту погоду "виски со льдом".
Следующие два дня гостили в самой дальней европейской столице у Последнего моря, где уже по традиции нас привели в бывший полтысячи лет назад еврейским квартал, где ныне на узких, кривых и очень грязных улицах, прямо на земле, чернокожие бомжи продавали вонючие овощи, рыбу и разные, некашерные по определению, дары моря, и где на обшарпаных стенах домов еще можно было увидеть кое-какие остатки изразцов национальной бело-голубой окраски, в коих угадывались фрагменты ивритских букв, менор и маген-давидов.
Грустно все это смотрелось, но был, конечно, и праздничный Лиссабон с его многокилометровыми мостами над лагуной, маленькими одновагонными трамвайчиками, выглядевшими, скорее, туристским аттракционом, чем средством передвижения, с его огромной набережной и средневековой крепостцой, защищавшей когда-то город с моря, с памятником великому моряку Васко-да Гаме со товарищи и лесом мачт яхтклуба, просторной приморской площадью с ее ярко-зелеными газонами, фонтанами и статуями, королевским дворцом и белым кафедральным собором, где под улетающими к небесам арками сводов похоронены национальные герои - Васко-да-Гама и поэт Камоенс, известный нам с детства через жюльверновского Паганеля, по ошибке выучившего по его стихам португальский язык вместо испанского. С набережной разворачивалась панорама Лиссабона, издали очень нарядно выглядевшая на склоне горы.
Несколько часов провели на берегу океана в чем-то напоминавшем Сочи рыбацко-курортном поселке Кашкаиш, где, несмотря на жару и столпотворение загоравших на пляже, никто из них не решался залезть в студеную океанскую воду. А напоследок прекрасно просидели вечер в ресторанчике в деревне Синтре, столичном пригороде, куда взошли от автобуса по серпантину крутых улочек на гору, увенчанную средневековым замком, в тот сумеречный час романтически освещенным полной луной, и откуда после полуночи, насладившись экзотическим ужином, красным вином, танцами и португальским фольклорным представлением Фадо, спускались, перепугав хохотом и пением "Эвейну шолом алейхем!" и государственного гимна нашей страны "Атиква" двух деревенских детективов, до самого автобуса сопровождавших нашу буйную процессию, сохраняя при том мудрую политику осторожной сдержанности. "Атиква", надо заметить, из-за какой-то абберации в пьяненьких советско-израильских мозгах шла у нас почему-то на слова своей советской тезки "Надежды", сочиненные поэтом Добронравовым…

Севилья

Следующим утром началась обратная дорога в Испанию, на этот раз в ее южную часть, и лишь только к пяти часам пополудни, после изматывающих семи сотен километров по горам, степям и оливковым рощам, с единственной часовой остановкой еще до полудня в последнем португальском городке Эворе, добрались мы до Севильи. Единственное, что скрасило этот тяжкий перегон, так это испанский фильм-фламенко "Кармен", заведенный Борей на видике для моральной подготовки к грядущему вечером представлению во фламенко-клубе.
Город Фигаро и Кармен задыхался от тридцатипятиградусной духоты - горы перекрывают вход атлантической прохладе в Андалузию. По счастью на крыше нашей старомодной с виду гостиницы "Макарена", смотревшей окнами на зубчатые стены старого города, был бассейн, в котором за какой-то час полностью растворилась дорожная усталость. До ужина, которому по плану предстояло плавно перейти в спектакль фламенко, оставалось часа полтора, и мы сделали вылазку на набережную Гвадалквивира, где на нашем берегу виднелся цилиндр Маэстранцы - арены боя быков, а на противоположном - бетонные громады Олимпийского стадиона.
По улицам и набережной среди вечернего потока машин ехало множество пролеток, управляемых кучерами в черных кожаных шляпах, автомобили размазывали по улицам конский навоз, и крепкий сельский дух витал в душном севильском воздухе. Нигде прежде мы не встречали такого количества обыкновенных горожан, наряженных по национальной моде. Несмотря на жару, многие мужчины были в темных жилетках, одетых поверх белых рубашек и в узких черных штанах с атласными лампасами, а у дам, особенно среднего и пожилого возраста, в волосах были высокие испанские гребни и закрученные кольцами локоны на висках. От духоты аборигены обоего пола спасались древним приспособлением - веером, который в их руках был изящен и органичен без всякого намека на театральность; попадались на глаза обыкновенные тетки, типичные матери семейств, загрузившиеся в супермаркете по пути с работы и тащившие в одной руке сумку с покупками, а другой - грациозно обмахивающиеся веером...
Ужин-шведский стол в ресторане "Макарены" был даже для видавших виды израильтян йотер ми дай (сверх меры), что-то раблезианское. Полтора десятка салатов-стартеров, четыре супа, дюжина "вторых" рыбных и мясных блюд, фрукты. Все было очень аппетитно на вид, и хотелось всего отведать (да простят меня соблюдающие кашрут!)... Обстановка способствовала: множество маленьких столиков, где можно было сидеть вдвоем или вчетвером, неяркое освещение, негромкая приятная музыка, прохлада кондиционера, недорогое и притом очень хорошее вино, услужливые официанты, часа полтора времени...
Честно говоря, после длинного дневного переезда и расслабляюще-прекрасного ужина уже не хотелось никуда двигаться. Хорошо, что обещанный фламенко-клуб был недалеко, минутах в пятнадцати ходьбы от гостиницы. Нас провели в полуподвал, где мы увидели круглую сцену, окруженную амфитеатром мест на сто пятьдесят. Распорядители усадили нас и раздали угощение - на пару по плитке шоколада и по бутылке шампанского в серебряном ведерке со льдом. К одиннадцати зал наполнился зрителями, и на сцене появились первые артисты: два гитариста, ударник, певец с певицей и пара танцоров - мужчина и женщина.
Зазвенели гитары, певцы дурными горловыми голосами затянули что-то очень страстное, танцоры, как бы нехотя и не обращая внимания друг на друга, глядя лишь на носки туфель, на противоположных концах сцены прохаживались в чечетке. Постепенно ритм ускорился, партнеры сблизились и между ними началось чечеточное соревнование по утверждению своего "я", этакая взаимно-эгоистическая любовь самоуверенных мужчины и женщины. Через несколько минут к ним присоединилась еще пара солистов и "хор" или "кордебалет", если эти слова приемлемы для фламенко, - десяток девушек, как бы разделившихся на две группы фанатов: Его и Ее. Темп и ритм все более ускорялся, мелькали красные и белые юбки...
Фламенко – зрелище, невероятно захватывающее, даже само название его происходит от слова "пламя". Нет сил описать все танцы о любви, страсти и ревности, которые нам показали, представление прошло на одном дыхании. Полтора часа пролетели, как миг, менялись только ритмы гитар, барабанов, кастаньет, хлопков и чечетки. Мелькали платки и платья. Запомнились главные солисты и их образы-маски: гигант-красавец, наглый, самодовольный и обращенный в себя вожак, его антипод – веселый, простодушный парнишка (пара вроде тореадора Эскамильо и Хозе), две красавицы – простушка и стерва, этакая Кармен. Ансамбль был очень профессиональный – фламенко учатся с детских лет. Под конец вышли двое юных исполнителей, мальчик и девочка, которые приняли на равных участие в общем танце. Надо было видеть этих двенадцатилетних кавалера и даму!
Далеко заполночь, несмотря на бутылку красного за обедом и шампанское во фламенко-клубе, на уютный номер с кондиционированным воздухом, переполненные впечатлениями, мы долго не могли заснуть, и трепались с нашими приятелями за очередной бутылкой вина в их номере. Рина оседлала своего конька и рассказывала, что приехав в Севилью, постаралась до наступления шабата успеть сделать последнюю покупку (одним грехом меньше!), ей очень хотелось персиков-нектарин, которые в Испании необычно вкусны. Плоды сии, к счастью, нашлись в ста метрах от гостиницы в маленьком магазинчике “Frutas Espinosa”. Женщина, работавшая в нем, как повелось у Рины в последние дни, показалась ей очень похожей на ее младшую сестру, и, поскольку других покупателей не было, они разговорились. Продавщицу звали вполне по-севильски - Карменсита, она сказала, что в Андалузии это имя весьма распространено, но интересна была ее реакция, когда Рина объяснила ей, что они с Борей израильтяне, евреи. А мы - испанские анусим, ответила продавщица. Вначале внутренний ринин "переводчик" пробежался по знакомым ей европейским словарям, и не нашел слову "анусим" русского эквивалента, и только потом она сообразила, что это слово ивритское, однокоренное с «онес» - насилие, принуждение. Так, видимо, называли в народе насильно ассимилированных, окрещенных евреев – «марранов», и это понятие продолжает жить пять веков спустя. Рина все не могла успокоиться, - а вдруг у нее с Карменситой общие корни?..
Спать легли часа в три ночи, и лишь только, казалось, сон, наконец, взял свое, зазвонил телефон - побудка. Завтрак начался рано, в семь часов, а в восемь уже отправились на плановую экскурсию. Утренний ресторан оказался не менее раблезианским, чем вечерний. Безобразное гойское сочетание молочного и мясного, и какого мясного! Язык не поворачивается сказать (бедняга Рина!). Вино на завтрак - где такое видано?! И, естественно, вся наша группа с незабвенными папановскими шуточками из "Брильянтовой руки" по поводу аристократов и дегенератов тяпнула на завтрак по бокалу шампанского...
...Несколько часов приземистый толстый старик, экскурсовод с опять же самым распространенным в здешних краях именем, дон Хуан Гонзалес, внешне - явный потомок Санчо Пансы, показывал нам Севилью. Логика его экскурсии была, видимо, в ретроспекции. Начал он с комплекса выставки Испании и ее бывших колоний 1929 года, живописный парк которой, застроенный множеством павильонов вычурной архитектуры в испанском и разных латиноамериканских национальных стилях, в те ранние для Испании утренние часы оккупировали экзотического вида цыгане-барахольщики, по дешевке торговавшие платками, вышитыми скатертями, веерами и кастаньетами. С выставки повел нас дон Хуан в квартал Санта-Крус, бывший еврейский, откуда предков многих из нас изгнали более 500 лет назад, и судя, по названию, поставили на памяти об евреях Святой крест. Об еврейском присутствии уже ничто не напоминало, квартал состоял из милых богатых старых домиков, отреставрированных, с живописными внутренними двориками-патио, украшенными цветами, растущими в грунте и горшках. Посреди квартала стоял тезка нашего экскурсовода, медный Дон Хуан, всемирно известный бабник, дуэлист и безбожник. Может, хотя бы он был евреейских кровей? По дороге показал нам дон Хуан и здание, в котором на табачной фабрике трудилась когда-то Кармен, та самая, воспетая множеством разноплеменных деятелей искусства.
Погружаясь далее в глубины времени, через Санта-Крус дошли мы до кафедрального собора. Он, как водится, был перестроен христианами из мечети, а в мечеть превращен арабами из языческого храма вест-готов, который, в свою очередь, был построен на остатках храма римского... Кто только не участвовал в его строительстве! Строители оставили многочисленные автографы на фризах и колоннах собора, и среди латиницы и арабской вязи нашли мы и ивритские надписи - свидетельство трудов наших предков. Очередной раз в очередной земле Египетской "делали жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами"... А в соборе этом четыре каменных могильщика несут вечную вахту на могиле командора Колумба, выкреста, но по характеру - типичного еврейского фантазера, оставшегося без работы в разоренной венецианцами Генуе и увлекшего своим красноречием испанскую королеву Изабеллу, убедив ее раскошелиться на поиски новых путей в Индию. Он нашел-таки новую землю, правда не Индию, именно в тот год, когда евреев выгоняли из Испании. Говорят, что и искал-то он землю эту затем, чтобы сделать ее обетованной для своих соплеменников. Правда, и испанская корона не прогадала - процент на королевскую инвестицию обернулся сторицей, через пару десятилетий Испания уже купалась в американском золоте, свидетельством чему - двухтонный алтарь этого собора...
Проводя экскурсию, старик наш, дон Хуан все время сыпал шутками и анекдотами, добавляя немало работы переводившей Рине. Возле собора, например, он стал рассказывать, про то, что жена его очень набожна, трижды на дню бывает в церкви. "Я тоже три раза.", - говорил он, - "Первый, - когда меня крестили, второй - когда венчали, ну а третий наступит, когда придет время отпеть!.."
...Распрощавшись в полдень с веселым стариком, пешком, не торопясь, кружным путем, через изысканный тропический парк мавританского дворца Алькасар, вновь через понравившуюся нам поутру выставку, площадь Испании и раскаленные каменные улочки старого города, устроив получасовой привал для сэндвича с пивом на террасе какого-то бара, часам к четырем вернулись мы с женой в гостиничную прохладу. Затем, естественно, были бассейн, пара часов сна и еще один циклопический ужин...
...В девять вечера потянуло напоследок побродить по старой Севилье, что-то мистическое, загадочно-привлекательное было в андалузской столице, ну а если прозаически, то не грех было и протрясти организм после очередного могучего ужина в гостиничном ресторане. Испания поздно встает и поздно ложится, а уж в ночь с субботы на воскресенье и вовсе не спит. Этот субботний вечер, после двух дней вязкой духоты, подарил, наконец, Севилье прохладу. Через дорогу от гостиницы в сквере наяривал марши военный оркестр, улица была полна нарядно одетыми гуляющими. Мы прошли старинные городские ворота и углубились в лабиринт средневековых слабо освещенных улочек. Большинство из них было пустынно, но по тем, что вели к кафедральному собору, каплями семей собирались ручьи прихожан, направляющихся на ночную мессу. Их отличала униформа: господа во фраках и испанских шляпах с низкой тульей и черной атласной лентой, дамы в черных платьях с кружевами, в волосах - высокие гребни, с которых на плечи спускались белые кружевные накидки. Разумеется, с веерами. У мужчин для полноты реквизита не хватало разве что шпаг.
...Между тем закоулки старого города постепенно забивались автомобилями, и новые и новые приезжающие вливались в общий, лавинно нарастающий поток. Влекомые этим течением, и мы дошли до собора. Колокольный звон на площади, ангельское пение внутри здания, хорошо слышное из распахнутых дверей.
Одиннадцать часов.
Собор Санта Крус, квартал Санта Крус - бывший еврейский квартал...
А вот и ресторанчик "Санта Крус". Прямо на площади за маленькими столиками парочки пьют пиво. Рядом шумная компания ужинает за большим столом, уставленным винными бутылками, видимо, какое-то праздненство. Тосты, песни под гитару. Вот тебе и испанцы! Вино пьют, оказывается лишь на торжество, а просто так – тихо посидеть, побеседовать - предпочитают пиво. И мы тоже садимся за столик и пьем светлое ледяное пиво...
Соборные колокола отбивают полночь. Пора возвращаться в гостиницу. Идем по сумрачному лабиринту Старого города, напевая наперебой дурацкую импровизацию на мелодию Бизе:

Черная сфера - ночной небосклон
В буравом проделанных звездах.
Севилья в объятиях мрака, а сон?
Нет! Лишь лобзания и тосты!
Сегидильи, сегидильи, сегидильи, сегидильи...
И прочая не слишком трезвая ерунда в таком же духе...
Завтра поедем в Кордову - город великого Рамбама, и увидим там последние за путешествие следы исчезнувшего испанского еврейства - квартал с выразительным названием "Juderia", в центре которого - памятник великому