СИНГАПУР

© Александр Викторов

СИНГАПУР

«Сингапур там, где нас нет»
Россиянин-скиталец


Ребята, не надо думать, что Сингапур далеко-далеко от нас; он всегда рядом – только подумай о нём. Но его никогда нет там, где есть мы…
Само слово «Сингапур», звучное, как крик экзотической птицы или зверя, во многих произведениях отечественной литературы нередко использовалось для обозначения предела далёкого, вершины мечты о южных морях. Просто введи в текст, в диалог слово «Сингапур» – и текст или диалог сразу оживятся, станут притягательней для российского читателя, которому, как говаривали в Одессе, «сделали красиво». Он, возможно, читал ещё Моэма и Конрада и знает строки Вертинского:

В бананово-лимонном Сингапуре, в бурю,
Когда поёт и плачет океан
И тонет в ослепительной лазури
Птиц далёких караван…

Ослепительная лазурь тропиков и птицы в ней стали образом, что преследовал меня полжизни как пример невероятно далёкого и несбывшегося, недоступного как в пространстве, так и во времени…
Вертинского и я, понятное дело, вспомнил, выгрузившись тихим тропическим утром в аэропорту «Чанги», но совсем другие строки. В сравнении с галдящим туристским Бангкоком, курортными Кипром и Эмиратами меня поразила тишина в великолепном здании одного из первых в мире аэропортов, где со стен лились водопады и цветопады. Возможно, конечно, что в тот первый раз я прилетел не в «час пик».
Помню, что стоял я один одинёшенек у выхода, ко мне ласково, неслышно подъехало такси с китайцем за рулём, мы бесшумно, но быстро понеслись по шоссе с рядами пальм по обе стороны, и тут же в этой странной тишине быстрого движения зазвенели невидимые и неведомые колокольчики…

Ах, где же вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?

Пусть Антилы и креолы на другом конце земли – хоть и в тех же широтах, но китайские колокольчики – вот они!
Таксист прокаркал что-то и чуть притормозил: оказывается, колокольчики служили для водителей сигналом превышения скорости, но сколько же деликатности и красоты было в предостережении этом.
После Сингапура китайских колокольчиков явился британский Сингапур: английское колониальное в виде тяжеловесных имперских зданий на знаменитой набережной возвращало опять-таки к Моэму и его рассказу «Записка», в котором в Сингапуре тридцатых чуть не повесили респектабельную британскую даму, убившую своего любовника. А ведь не спаси её благородный муж-рогоносец, могли повесить запросто, чем ещё раз продемонстрировали бы столь необычную для россиянина, почти механическую приверженность старых британцев законности и правосудию, которую унаследовали и нынешние сингапурцы. Таксист скажет вам, что, может быть, Сингапур и не идеал демократии и либеральности, что правосудие у них суровое, но на острове на радость простым людям царят закон и порядок. И трудно ему не поверить. Уже в аэропорту вам вручают иммиграционный листок, где крупным красным шрифтом написано, что за баловство с наркотиками в Сингапуре полагается смертная казнь.
И ведь действительно: на моей памяти повесили пожилого голландца, кажется, с известной фамилией Ван Дамм. Говорят, что он взял на себя вину своей чёрной нигерийской жены, в сумочке которой были обнаружены наркотики, – вот ведь какой мужественный муж! Голландская королева вступалась за бедового мужа-джентльмена – ан нет! При всём уважении к нидерландской короне повесили…
Повесили и молодую португалку за такие же наркогрехи; дали ей встретить Рождество со своими детьми, а потом – петлю на шею и вперёд. Жуткое ж, наверное, было то Рождество для молодой женщины…
Повесили при мне и служанку филиппинку, что зарезала своего хозяина малайца. Какая там драма разыгралась в действительности, кто прав, кто виноват был – не знаю… Повесили и всё.
Сингапур по-китайски улыбчив и в то же время упрям и неуступчив: американский бездельник решил постучать железным прутом по автомобилям сингапурцев и получил – невзирая на заступничество президента Клинтона – в наказание столько-то палок…
Упорство и самоутверждение на фоне ласковой, нежной природы – это Сингапур. Вертинский видел Сингапур колониальным экзотическим уголком. Японцы во вторую мировую – очень важным стратегическим пунктом. Сингапур с моря был неприступен – англичане постарались, не ожидая удара сзади, с суши, в спину, ибо всюду сзади спина была британской, но Малайю от острова отделяет лишь мелкий Джохорский пролив, форсировать который японцам, захватившим всё английское в Юго-Восточной Азии, не составило особого труда. И тогда английскому губернатору уставший от британской дипломатии японский генерал задал только один вопрос: «Yes» (капитуляция Сингапура) или «No»? И британец был вынужден ответить: «Yes…»
Нынешний Сингапур это уже не британцы в форте с мощными орудиями, а снующий вокруг своих небоскрёбов деловитый многоцветный народ: индусы, тамилы, малайцы, индонезийцы, арабы; мелькают негры и мулаты; можно встретить и студентку-шведку, промышляющую отнюдь не науками. Вообще появляется всё больше и больше белых, перебирающихся сюда с севера, из Гонконга после его присоединения к континентальному Китаю и натаскивающих в традиционно чистюлю-Сингапур кроме своих офисов горы «белого» мусора в прямом и переносном смысле.
Особо надо сказать о китайцах: китайцы в Сингапуре южные, светлокожие; девицы их стройные, «ногастые» – сзади от москвичек не отличишь, да и спереди, с лица схожи с нашими уралочками или сибирячками-метисками; иной раз кажется, что старую знакомую встретил. Народ упорный в своём бизнесе, в общем славный, но пальца в рот не клади…
Одна «китайская» сценка особо запомнилась мне и до сей поры наполняет мою душу теплом, какое обычно остаётся после встречи с очень хорошими друзьями, а дело было гораздо проще: в пабе на подиуме, свободном в тот час от программных выступлений, под развесёлое «кантри» две пожилые китаянки и старый китаец, одетый в клетчатые брюки «джентльмена» с дикого Запада, взявшись под руки и высоко подбрасывая ноги, лихо и самозабвенно отплясывали что-то «американское». Делали они это основательно, солидно, со вкусом, без дерганья и спешки, и такое чистое и бескорыстное удовольствие было написано на их смеющихся лицах, очки старика блестели таким довольством и столько простой радости жизни было в его безмятежной китайской улыбке, что невозможно было не залюбоваться этим любительским трио…
Оставляю писателям туристических буклетов изображение красочных, но в чём-то уже немного бутафорских, на туристов рассчитанных культовых праздников этого острова множества конфессий и разного рода «обязательных» достопримечательностей. Я согласен с Моэмом, сказавшим, что «осматривать достопримечательности – это не по мне. Столько восторгов уже потрачено на всемирно известные памятники искусства и красоты природы, что я, увидев их воочию, почти не способен восторгаться. Меня всегда пленяли картины попроще…»
Вероятно, «картины попроще» в чём-то действительно предпочтительнее: они постоянно меняются в отличие от застывших «достопримечательностей», их нет в справочниках и туристских буклетах и потому они для каждого наблюдателя свои собственные, уникальные, непохожие на то, что видит сосед, видел предшественник или увидит следующий «турист». И воспоминания о них всегда богаче, ибо менее конкретны и неуточняемы с помощью путеводителей или открыток. Например, я совершенно не запомнил рекомендуемый всем туристам местный Чайна-Таун, но до сих не могу забыть странных, разительно непохожих на наших кругломордых мурок, длинноносых сингапурских кошек, шмыгавших по ночным улочкам.
Поэтому я всегда скорее буду вспоминать не парадную, роскошную Очард-роуд – сингапурские Елисейские поля, не уникальный зоопарк в сохранённых девственных джунглях с его «ночным сафари» – осмотром тропического зверья экваториальной ночью, не суперухоженный остров Сентоза с его подводным супераквариумом, а ночной рынок даров моря, куда я попал, заблудившись в тропической ночи, где при свете фонариков дешево, оптом продавалось только что добытое из океана морское богатство, мощно пахучее, ещё дышавшее великими глубинами. Этот запах приходит ко мне временами и поныне, как и вообще «запах Сингапура», запах экваториальной жары, моря, океанского ветра, тропической зелени и цветов, диковинных фруктов и азиатской кухни. И чуть заслышав запах этот, я становлюсь моложе, и мне снова хочется жить…
Если моё знакомство с Сингапуром началось ещё в детстве, когда я собирал марки, особо предпочитая марки английских колоний с обоими Георгами или Елизаветой, повисшими в овальной рамочке над диковинами южных морей, джунглями, сампанами в заливах или каучуковыми плантациями, то жена моего приятеля, очкастая, неказистая дама-инженер с бывшего АЗЛК, в своей жизни не выезжавшая дальше подмосковного заводского пансионата в ожидании подхода очереди на профсоюзную путёвку в Крым, воспылала любовью к Сингапуру – именно, Сингапуру – в зрелом возрасте, нежданно-негаданно и совершенно как будто необъяснимо. Такое случается, по-моему, только у нас в России, где люди в своих душевных устремлениях и мечтах также предсказуемы, как зигзаги трещин в стекле, в которое бросили камень. Чего ей дался Сингапур? И почему именно Сингапур, а не Парамарибо или Касабланка? Ребус, кроссворд… И то, и другое, и третье в прежнее время для неё было одинаково мало достижимо. Вероятно, звонкое созвучие – названия иных мест в мире звучат для русского уха пленительной музыкой в летней ночи – и совершенная нереальность увидеть свою мечту легли в основу этой страсти, сладкой своей неразделённостью. Именно – страсти, ибо она прилежно, Бог весть какими путями и трудами собирала в то наше не очень-то открытое время открытки, устаревшие буклеты и прочие яркие бумажки, касавшиеся острова её грёз. Зная, что я регулярно там бываю, она ни разу не призналась мне в своём сингапурском пристрастии – я открыл его совершенно случайно и, конечно же, с готовностью предоставил ей целую кипу свежих карт, справочников и рекламных листков. Она приняла их с благодарностью, но я бы не сказал, что они стали для неё с её устаревшим «архивом» восторженным открытием или новым импульсом. И она не засыпала меня бесчисленными вопросами, как я ожидал, и чудеса Сингапура, о которых я вдохновенно рассказал по собственному почину, свелись в конечном счёте опять-таки к тамошним носатым кошкам, так как восторги по поводу роскоши и комфорта сингапурских отелей её не увлекли и вряд ли были ей понятны и интересны. Мне кажется, что её образ Сингапура был уже давно создан полностью и в деталях и ни в каких правке и уточнениях не нуждался, и образ этот был, возможно, несравненно богаче и красочнее моего.
Мы сели с её мужем за пиво, шумно и бестолково обсуждая отечественные уродства и прорехи, а она устроилась в сторонке с картою Сингапура и покинула нас в нашей российской непогоде, улетев в Сингапур на самом быстром в мире белоснежном суперлайнере, который есть, в сущности, у каждого из нас, но который мы почему-то не замечаем, норовя оседлать латанные и перелатанные «Жигули» или втиснуться в переполненный троллейбус. За окном с серого неба падала отвратительная смесь дождя и снега, делая российские неурядицы ещё более гнусными, я с приятелем продолжал обороняться от них пивом, а его супруга в это время уже гуляла под ослепительной лазурью по знаменитой набережной города-острова, подставляя лицо ласковому океанскому ветерку. Возможно, она даже встретила только что прибывшего в Сингапур Вертинского, отправившегося на прогулку в франтоватом белом костюме и пробковом шлеме, и Вертинский подмигнул неуклюжей длинноносой очкастой мисс, по всей видимости, гувернантке детей управляющего плантациями или британского резидента. Потом они оба посмотрели на небо и увидели в лазурном кипении далёкую стаю птиц…
Жена моего приятеля едва ли когда-нибудь попадёт в Сингапур, но мне кажется – более того, я уверен, что Сингапур будет всегда с нею и она пребудет в нём гораздо чаще и дольше, чем в Москве. Её Сингапур был и будет гораздо ярче, лазурнее и солнечнее того «реального», «аутентичного», который видел я, и в то же время это, возможно, и есть истинный Сингапур, в котором я так и не побывал и не побываю никогда, ибо настоящий Сингапур там, где нас нет, а правильнее сказать – там, где мы никогда не были и не будем.

Апрель 2005 г.