Страна Сахара

Первородный грех Адама и Евы ничему не научил их потомков - мы продолжаем срывать "яблоки", кроить природу по своему образу и подобию. Человек ее царь, и милости от нее не ждет. Единственным местом на Земле, где бессильна цивилизация, осталась, пожалуй, пустыня. Ее невозможно покорить и невозможно убить ибо она мертва. Впрочем, так ли мертва она?.. Антуан де СентЭкзюпери, едва не погибнув в Сахаре, писал: "На первых порах вся она - только пустота и безмолвие, но это потому, что она не открывается первому встречному". Ему открылась. В пустыни человек становится ближе к самому себе. Здесь, где в замершем зное живет эхо первых караванов, ушедших культур и религий, - как-то особенно явственно ощущаешь всю эфемерность нынешних ценностей и идеалов. Суетная обыденность отступает, обращается в прах, и мир обретает изначальную ясность: Жизнь и Смерть, Страх и Пощада, Надежда, Вера, Любовь. "Что для тебя Сахара? Ежечасное ожидание божества". Не эти ли пески нашептали французскому летчику историю, которая спустя годы стала одной из самых правдивых книг о любви человека к человеку? Каждый из нас должен однажды пройти через пустыню. Принять ее суровый закон, понять ее мудрость и милосердие. Ибо что такое жизнь, как не долгий, мучительный путь к оазису, к тому блаженному тенистому саду, который когда-то мы потеряли и который все еще надеемся отыскать. ...Далекий, но слышимый репродуктор трижды восславит Аллаха, пропоет "бисмиллю" и напомнит, что нет другого пророка, кроме Мухаммада; птицы, пробудившиеся до того, еще больше приободрятся, но замолкнут сверчки - это значит, что скоро небо начнет бледнеть, голубеть, розоветь с востока, и новый день вступит в свои права, Конечно, можно повернуться на другой бок и притопить еще часик (особенно, если вчера засиделся у бассейна за рюмкой доброго Walker'a), но лучше подняться и пойти под прохладный душ. Тем более, что в семь ноль-ноль у входа в отель будет ждать машина, готовая умчать тебя из лазурного Сусса к югу - к бедуинам, верблюдам и жаркой Сахаре. И то сказать: два дня в Суссе, третьем по величине городе Туниса, - более чем достаточно, чтобы пресытиться всеми благами курортной цивилизации: безотказным солнцем и пляжем (где песок хрустит, как крахмал), водными мотоциклами, отелем с мраморными лестницами, фонтанами и певучими птицами в клетках, и даже Мединой, чьи торговые ряды скорее смахивают на вещевой рынок, нежели на восточный базар. Оставим Сусс добропорядочным немцам. Отправимся на сафари - как здесь называют автомобильное путешествие на юг страны. Водителя зовут Али, у него бойкий Land Cruiser с рыбкой на ветровом стекле. Почти все автомобили в Тунисе имеют такую раскачивающуюся рыбку. Рассветающий Сусс отпускает легко, мы выруливаем на шоссе и Али сразу включает 130 км/ч, без оглядки оставляя за собой водонапорные башни, похожие на минареты, и минареты, похожие на водонапорные башни (живительная влага и живоносное слово пророка), обшарпанные, колониальных времен Peugeot со скорбными старцами в чалмах, повозки, запряженные мулами, груженные неприхотливым скарбом, идущих на базар женщин в кремовых сефсери - накидках, которыми они покрываются с головой и концы которых держат в зубах (женщина имеет право показывать только глаза и руки), - однако притормаживая в поселках, где бело-голубые домики, похожие на рахат-лукум, обклеены портретами любимого президента г-на Бен Али на фоне государственного флага, исчерканы красными пентограммами (то бишь звездами) и витиеватой, бесконечной, как кочевая мелодия, вязью. Эта письменность, и впрямь, напоминает нотную грамоту. Или каллиграфическую миниатюру: в названии какой-нибудь чайханы можно углядеть оазис с пальмами и куполами мечетей, верблюдами и звездой пророка. Я говорю об этом Али, он без возражения улыбается. - Трудно выучить арабский язык? - Совсем легко. Проще, чем французский и немецкий, - Али уже скинул ботинки и давит на газ босиком. Еще два года назад он торговал "жакетами" на базаре, но ему надоел этот бизнес. Он самостоятельно выучил английский и немецкий (а заодно подучил "школьный" французский), сдал на permit и устроился в солидную турфирму гидом. Возит иностранцев по Тунису престижный, хорошо оплачиваемый труд. Он желает выучить еще и русский - просит написать ему на листе блокнота кириллицу, уверяя, что к следующему сезону будет свободно говорить по-русски. Я в этом не сомневаюсь: арабы способны к языкам, что доказывает любой базар, где торговцы буквально на лету схватывают длиннющие предложения, повторяя их почти без акцента. Сказывается наследная черта купцов и кочевников. ...Уже на закате, далеко позади оставив римский колизей в Эль Джеме (наиболее сохранившийся из всех колизеев) и священные оазисы Габеса (о которых можно прочесть у Плиния в его "Естественной истории"), мы делаем последний рывок, и вскоре нас окружает лунный ландшафт - мы въезжаем в поселок берберов - Матмату. Свое название этот интересный народ получил от римлян, которые называли варварами всех, кто не принадлежал к populi romanus (и Африкой все, что южнее Карфагена). В научной литературе берберов часто именуют "троглодитами" - словом, не менее обидным, чем "варвар", хотя оно означает всего лишь "живущие в пещере". Берберы - это целая группа племен, коренное население Северной Африки и Центрального и Западного Судана. Общая численность берберов составляет ни много ни мало 7 миллионов человек. Многие из них по сей день живут в пещерах, вырубленных их предками в известняке. Принято считать, что такой способ обитания они избрали, укрываясь от арабских кочевников, которые хлынули сюда в VI веке. Эта версия, однако, не слишком убедительна (едва ли "землянка" убережет от врага), скорее всего, рытье пещер обусловлено местным климатом: зачем строить дом, да еще при дефиците строительного материала, когда в податливом известняке можно обустроить вполне уютное жилище, где зимою тепло и сухо, а летом прохладно? На первый взгляд Матмата кажется местом, лишенным каких-либо признаков жизни. Но уже через минуту мимо нас проносится правильной формы обеленное известью отверстие у подножья холма - вход в берберское жилище. Приглядевшись, мы замечаем, что таких отверстий достаточно много. Вскоре, однако, начинают попадаться и обычные мазанки. Али говорит, что практически все здешние берберы (а всего в Матмате порядка 300 семей) сегодня имеют "нормальные" дома на поверхности, но они, как говорится, лишь видимая часть айсберга. Каждый дом соединен с фамильной пещерой с множеством помещений, в них-то и предпочитают жить берберы. А наземные "коттеджи" - это так, вроде "прихожей"... В том, что Матмата буквально испещрена пещерами (прощу прощения за каламбур), мы убеждаемся после захода солнца: в поселке тьма, хоть выколи глаз, но стоит подняться на холм, как сразу же натыкаешься на освещенный электрическим светом "колодец" (в каждую пещеру проведено электричество). ...Из одного из таких колодцев-дворов нас окликает очаровательная Долита в ковбойке и джинсах, черты лица которой, безусловно, выдают в ней правнучку какого-нибудь французского сержанта. - Бонжур, месье - улыбается она, задрав голову. Инглис? Америкэн? Итальяно? - Но, Руссия! - ...Эспаньол? Португал? - Россия для нее, что Луна. - Энтре! Мы спускаемся по вырубленной в скале лестнице в "дом". Во все стороны от двора, лучеобразно отходят помещения-кельи: кухня, спальня, столовая, мастерская (берберы - искусные ковроделы и гончары), помещение для скотины. Везде сухо и чисто, никаких запахов. Стены побелены, над "главным" входом вылеплена или голубой краской нарисована либо рыба, либо полумесяц с пятиконечной звездой, либо человеческая ладонь. Веселый хозяин в красной феске и верблюжьем барнусе (стало быть, отец) тут же проводит нас в гостиную, усаживает за стол. В углу надрывается телевизор, идет трансляция с чемпионата Африки по футболу. В отличие от своей дочери, Лотхи ни бельмеса не понимает по-английски, мы же, к стыду, не знаем французского. Я обращаюсь к нему по-английски через Али, тот с грехом пополам переводит на арабский, который, в общем-то, весьма отдаленно напоминает берберский (имеющий, кстати, свыше 300 диалектов). Но не в этом суть. Вовсе необязательно знать языки, если ты радушный хозяин. Извинившись за то, что жены нет дома (ушла с утра на базар), Лотхи усаживает нас на скамьи, покрытые пестрыми одеялами. Девочка вносит на цветном подносе двуцветные глиняные миски с супом из овощей и телятины (шорба), затем на столе появляется непременный кус-кус, в котором среди пшена угадывается курятина, вареная морковь, финики, изюм и прочая сладкая чепуха. Под завязку хозяин потчует нас восхитительным кофе с тысячью и одним ароматом. Не пора ли перекурить? Мы выходим во двор и Лотхи, знакомит нас со своей бабушкой - старушка притаилась в углу двора, прикрыв лицо краем сефсери. Как многие берберские женщины старшего поколения, она носит татуировку на подбородке, красится в рыжий цвет и мажет ладони хной (молодежь этого уже не делает). Лотхи говорит, что за свои 95 лет она ни разу не обратилась к врачу. "Но сегодня она неважно выглядит, поэтому просит ее не фотографировать". - А что означают синие рыбы и ладони над дверьми? - Рыба оберегает от дьявола. А ладонь Фатимы с маслиной - символ мира и благополучия. Почему синий? Это национальный цвет племени матмата и татауин. У дуирэ царит бордо, у гермасса - черный... У каждого племени свой главный цвет. Мы также узнаем, что "рыбки и руки" - непременная атрибутика берберской свадьбы. Фигурку рыбки ставят на стол жениха, пятисвечник, символизирующий ладонь, - на стол невесты. Молодые празднуют свою свадьбу порознь: невеста в течение пяти дней и ночей "гуляет" в своей семье, ежедневно меняя наряды, купленные женихом (самый дорогой тянет на три тысячи динаров, то есть примерно столько же долларов), после чего жених в течение двух дней и ночей - в своей. На седьмой день, под непрекращающиеся зажигательные звуки мезвета и дарбуки (дудок и барабанов), семьи, объединившись, садятся за общий стол. Лотхи говорит, что в следующем году выдает свою дочь замуж. Жених из приличной семьи, живет в пещере через дорогу. ...Наш разговор прерывает намаз. Лотхи опускается на циновку, прикрывая лицо руками, смолкает. Слышно, как стрекочут сверчки. Кончился еще один день. Али шепчет мне на ухо, что пора уходить. Завтра рано вставать - не позднее восьми утра надо быть в Дузе, небольшом поселке-оазисе, за которым уже начинаются песчаные барханы. Даже не верится, что завтра мы увидим Сахару. Сахара... Эта величайшая пустыня мира занимает 11 миллионов квадратных километров (для любителей цифр отмечу, что это 20 Франции, 31 Германия или 45 Англии), протянувшись более чем на 5 тысяч километров от Египта и Судана до западных берегов Мавритании и Западной Сахары. На ее бескрайних просторах можно встретить практически любой вид пустынного ландшафта: и скалистые плато, усыпанные камнями, и заросли колючих кустарников, и диковинные геологические образования, и, конечно, идеально ровные солончаки шотты, попадая в которые начинаешь верить в то, что в природе существует всего лишь два мира: идеально бездонное небо и идеально гладкая поверхность солончака, на стыке которых живет фата-моргана... Само свое название Сахара получила по цвету каменистых пустынь гамад (то есть "бесплодных"), занимающих порядка 70% ее площади: "ас-сахра" с древнеарабского переводится как "рыжеватая", "красноватая". Собственно эрги, или песчаные пустыни, занимают всего лишь пятую часть Сахары. Но в понимании европейца Сахара - это в первую очередь, конечно, песок. Сие представление возникло в VIII веке, когда взору первых исследователей открылась безбрежная барханная пустыня Большого Восточного Эрга. Что и говорить, если даже в середине прошлого века Александр Гумбольт был уверен, что Сахара - одно "песчаное море", простирающееся до самой Индии. Большой Песчаный Эрг, захватывающий южную часть Туниса, действительно, величайший песчаный массив Сахары. "Это самая большая песчаная поверхность на земном шаре, - писал известный французский ученый Анри Лот в своей книге "В поисках фресок Тассили". Настоящее песчаное море, которое всегда в волнении изза постоянно дующих здесь ветров". Горячий сирокко (в Марокко его называют шерги, в Ливии - гебли, в Египте - самум или хамсин), зарождающийся в жгучем сердце пустыни, дует здесь с начала лета, передвигая барханы, а иногда вызывая сильнейшие песчаные и пылевые бури. Вообще же сахарский песок перемещается на тысячи километров, известны случаи, когда он выпадал в Туркмении, Италии, Дании, на островах Зеленого Мыса! Все пустыни друг другу от века родны,
Но Аравия, Сирия, Гоби
Это лишь затиханье сахарской волны,
В сатанинской воспрянувшей злобе.
Плещет Красное море, Персидский залив,
И глубоки снега на Памире,
Но ее океана песчаный разлив
До зеленой доходит Сибири. ***
И, быть может, немного осталось веков,
Как на мир наш, зеленый и старый,
Дико ринутся хищные стаи песков
Из пылающей юной Сахары.
Средиземное море засыпят они,
И Париж, и Москву, и Афины,
И мы будем в небесные верить огни,
На верблюдах своих бедуины
И когда, наконец, корабли марсиан
У земного окажутся шара,
То увидят сплошной золотой океан
И дадут ему имя: Сахара, страшно писал Николай Гумилев в 1920-ом в одноименном стихотворении. Сахара, в самом деле, наступает на прилегающие к ней территории - и не так медленно, как можно подумать: в среднем по 11 метров в год. Оазис Фаджа, например, живет под постоянной угрозой надвигающихся волн всеудушающего песка. Однако не все барханы передвигаются! Многие из них стоят, не шелохнувшись, тысячелетиями, и впадины между ними давно превратились в постоянные караванные пути. Сахаре принадлежит ряд величайших мировых показателей: например, самая высокая температура, зарегистрированная на земле - плюс 59 градусов в тени в алжирском Тиндуфе (кстати, в Кебили, недалеко от Дуза, температура поднимается до 55), а также суточные перепады температуры воздуха в 30 градусов (Западная Сахара) и минимальное количество осадков - в иных районах они вообще не выпадают в течение года. Условия, что ни говори, не слишком подходящие для жизни. Только 500 видов животных (в основном, беспозвоночные) действительно приспособлены к обитанию в этих адских условиях, остальные (а всего в Сахаре насчитывается около 4 тысяч видов) держатся около увлажненных мест и оазисов. Говоря о фауне Сахары, как-то сразу на ум приходит одногорбый верблюд дромадер, или мехари (в научных кругах более известный как Camelus dromedarius), знаменитый тем, что может пройти без остановок 40 километров, не есть целый месяц и не пить 11 дней (после чего одним махом выдуть шесть ведер воды). Дромадер, конечно, герой, мы его еще упомянем, однако, согласитесь, любой живой организм, обреченный выживать в столь тяжелых условиях, достоин всяческого уважения. Скажем, рябки - характерные птицы Сахары, похожие на голубей. Они кладут яйца в лунку или просто на голую землю. Почва около гнезда днем накаляется до 70 градусов, и родителям приходится поочередно непрерывно сидеть на гнезде, защищая кладку от перегрева. Пока один сидит, другой летит за десятки километров к оазису, чтобы принести влагу в оперении, чтобы влагой этой охладить кладку (а позже и напоить птенцов). Оперение рябков таково, что одна птица может "вобрать" в него до 40 мг воды, хотя после 30километрового перелета от оазиса к гнезду остается не более половины... Понятие "оазис", или, как говорят арабы, "ваха", в Сахаре весьма широко: две-три пальмы, растущие возле чахлого ручейка, - это уже оазис, равно как и дельта и долина Нила площадью 20 тыс. кв. км. Подземные воды в Сахаре испокон веков добывались с помощью колодцев - такие места также становились "ваха". Согласно легенде, первые рукотворные оазисы появились по пути следования каравана царицы Савской, во время ее путешествия через Аравийскую пустыню к царю Соломону. Когда царица хотела пить, она просто останавливала караван и велела рабам рыть колодцы, сколь бы глубоко не залегала вода (глубина некоторых колодцев превышает 40 м), а добравшись до воды, сажать финиковые пальмы. Как бы там ни было, многие оазисы Сахары почитаются святыми, например, Габес или Нефта. Последний - 300 га пальмовых рощ и 152 источника - использовался еще римлянами (назвавшими "Африкой" все, что южнее Карфагена), что и подтверждают руины древнеримского поселения. Уже к XI в. на поднимающемся между Большим Западным и Восточным Эргами плато Мзаб местные жители вырыли свыше 3 тысяч колодцев (прописная истина, что вода есть жизнь, безусловно, родилась в Сахаре). Примерно в то же время здесь стала практиковаться древнейшая система орошения фоггара (сеть соединяющих колодцы подземных галерей, общая длина более 3 тыс. км), давшая возможность создать многочисленные оазисы, которые облегчили связь Северной Африки с Экваториальной. Сахарские "ваха" распределены как бы вдоль четырех дуг: Саура, Гурара, Туат и Тидикельт. Эта цепь оазисов протяженностью 1200 км тянется от границы Марокко у Фигига до Ин-Салаха в Тидикельте и получила название "Пальмовой дороги". Подобно "Пальмовой дороге" район оазисов вытянулся и вдоль северной границы Сахары. Символом сахарского оазиса по праву считается финиковая пальма (Phoenix dactylifera). Интересно, что никто не знает ее настоящей родины: она не сохранилась в естественных сообществах. В культуре это полезнейшее дерево известно с IV-го тыс. до н. э., финики - плоды этой пальмы - найдены в гробницах египетских фараонов. "Голова в огне, а ноги в воде", - любовно говорят арабы об этом дереве. Помимо плодов, она дает древесину, листву для кровли и плетения, но главное, пальма дарит спасительную тень: под ее пологом возделывают многие фруктовые деревья и культурные растения (знаменитая трехуровневая агротехника оазиса: финиковая пальма цитрусовые - овощи), которые погибли бы под палящим сахарским солнцем. Изнурительная жара и монотонный, бесконечный пейзаж диктуют определенный ритм жизни в пустыне: здесь нельзя, а главное, некуда торопиться. Самую правильную манеру поведения в Сахаре выбрал одногорбый дромадер - образец невозмутимости и спокойствия (а ведь при желании он может бежать рысью со скоростью до 70 км/ч, недаром состоит на службе у пограничников). Никогда не опуская головы (не в пример ослу), он с достоинством ступает, топыря широкие копыта, глядя только вперед сквозь большие красивые ресницы и бесстрастно жуя бесконечную жвачку. Время здесь течет по-другому, в ином измерении, да и расстояния исчисляются не километрами и милями, а переходами от "ваха" к "ваху", от воды к воде. Для европейца, чей глаз более привычен к цветущим полям, зеленому лесу и широкой реке, песчаный эрг поначалу представляется зрелищем жутковатым: это безбрежный безжизненный океан, который вдруг застыл, окаменел в разгар девятого вала. Застывшее море - довольно хлесткое сравнение, хотя оно справедливо лишь отчасти. На самом деле пустыня жива, она в постоянном движении, в постоянной работе. Она говорит с тобой на языке песка и ветра. ...Непрерывный ветер (а он, как гласит арабская пословица, встает и ложится вместе с солнцем) несет мельчайший, мельче крахмала, песок, который забирается в ноздри, уши, глаза, за шиворот - несмотря на то, что на нас плотные барнусы и наши головы плотно закутаны в платки-хайжебы. Каменев костерит ветер за то, что песком занесло всю его аппаратуру. Работать фотографу в пустыне чрезвычайно трудно. Вот уже добрых три часа мы движемся по Сахаре, далеко позади оставив Дуз. Наших верблюдов ведет бедуин Ахмат, угадывая путь меж барханов. Следов за нами никаких не остается - ветер моментально их убирает. Солнце жарит нам спины, верблюды глядят по курсу, на юг; проводник, похоже, останавливаться не собирается, лишь изредка наклоняется к земле (к песку), поднимая из-под ног коричневый кристаллик гипса, "розу пустыни". Сейчас обогнем вот этот большой бархан, и за ним начнется другой... - Что красивей, Ахмат: горы, море или пустыня? Как думаешь? - спрашиваем мы проводника на максимально примитивном французском. Он не понимает вопроса. После четвертой попытки бедуин делает круглые глаза: - Конечно, пустыня! На исходе пятого часа пути мы спешиваемся (очень важный момент: дромадер по команде погонщика резко подгибает передние ноги) и оборачивается к Дузу: огненный шар устало касается верхушек лохматых пальм. Ветер стихает, становится заметно прохладней. На съемку заката уходит не один десяток кадров - картина меняется с каждой секундой. Наконец, солнце полностью утопает в песчаном море. Андрей ставит будильник на пять утра: Ахмат говорит, что в пять тридцать начнется восход над пустыней. Он сказал это так, словно восход происходит здесь раз в столетие. Утром мы убеждаемся, что в его интонации была доля правды: солнце над Сахарой всегда встает будто бы в первый раз. Кто не видел восхода в пустыне, тот пустыни не видел. Мы стояли по колено в сыром песке, тщетно всматриваясь в восток, в мутное серое марево. Ничто не предвещало восхода. Была зябкая тишь, - казалось, можно расслышать, как по песку снуют беспокойные жукичернотелки, торопясь собрать побольше влаги до того, как восстанет солнце... Внезапно в нескольких метрах от горизонта проступил бледно-розовый, еле изогнутый серп, призрак серпа. Перистые высокие облака в зените заметно побелели. Слегка ущербная луна на западе, однако, была еще в силе. - Солнце встает, благодаренье Аллаху! - произнес Ахмат, указывая на облака. Чуть повеял ветерок, вестник восхода, пошевелил кроны пальм. Солнце росло, нарождалось, медленно обретая форму шара, - но этот лиловый, покуда еще холодный шар, не поднимался от земли, а словно бы лепился из воздуха, из мутного бесцветного хаоса. Мы становились свидетелями самого древнего священнодейства природы, величайшего ее таинства. Рассудком мы понимали, что, в сущности, ничего особенного не происходит - всего лишь солнце встает, как вставало многие миллиарды лет до нас, и как миллиарды лет будет вставать после, - но разум отказывался принимать такую простую математику: солнце рождалось на наших глазах, как в первый день творения, и вместе с ним просыпалась пустыня, пробуждался весь Божий мир. С каждой минутой, с каждым мигом усиливался ветер, гонимый солнцем. Пальмы оазиса, где мы находились, уже раскачивались, вовсю рукоплеща восходу; песчаная вьюга уже вовсю облизывала гребни барханов. Мы стояли, как вкопанные, подставляя лицо этой вьюге, и завороженно смотрели на огненный шар, зависший над первобытным морем Сахары и постепенно обретающей власть надо всем миром. Вместе с нами на солнце смотрели бедуин Ахмат и его два верблюда. ...Начинался новый день на земле. Алексей ШЛЫКОВ